Накануне выхода в свет первого тома и сам автор испытывает глубокое волнение, оценивая свой труд как «грандиозную катастрофу»: «Мое детище вырвалось из под контроля, я породил монстра: невероятно длинный, сложный, довольно горький и крайне пугающий роман, совершенно непригодный для детей (если, вообще, пригодный для кого-нибудь)»
«Мы стали немедленно спорить о том, что это такое: чистая схватка Добра и Зла, чрезвычайно любезная подростковому сознанию <…> или же это поразительная по своей силе <…>, проповедь предания себя воле Божией и Промыслу. <…> Передать не могу, какого накала достигали эти страсти», – вспоминает Н. Трауберг. Возобладала первая точка зрения, которой придерживались В. Муравьев и А. Кистяковский, и это во многом определило концепцию первого перевода, в результате которого роман самым очевидным образом переходил в разряд «подростковой литературы».
Характерной чертой этого периода являются поиски первоисточника, и попытки самостоятельно перевести продолжение, о чем подробно вспоминает автор Live Journal блога а_str: «Я, движимый жаждой знать, что было дальше, позвонил в Публичку и спросил, переводились ли на русский язык вторая и третья части331. Нет, не переводились, но
библиотека располагает экземпляром на английском. <…> Я отправился в юношеские читальные залы… и очень скоро мне… пришла третья книга, „Возвращение короля“. Поэтому первое слово по-английски, которое я выучил, было mountains. В предисловии излагалось краткое содержание первой и второй книг, но это предисловие я переводил две недели, причем первые два часа просидел над определенным артиклем…». Но незнание английского языка не останавливает автора воспоминаний: «Я уже прилично ориентируюсь в языке, дело идет к середине второй книги, я уже знаю, что Гандальв выжил, вот как! …Перевод Кистяковского оказался неточен, с огромными лакунами, сильно славянизирован. Буду переводить сам, решил я. И взялся переводить. Вместо школы, понятное дело»332 (А. Ш., м., 1970, СПб.; Венеция).
Можно вывести приблизительную сюжетно-смысловую схему этой группы нарративов: «Прочитал/прочитала книжку» (случайно, с подачи друзей/родителей/учителей/ библиотекарей – понравилось («снесло башню», «снесло крышу», «размазало по стенке», «мозг погиб», «взрыв мозга», «взрыв сознания» и т. д.) – познакомился/познакомилась с толкинистами – поехал/поехала на ролевые игры («и началось…», «и понеслось…», «и все изменилось», «и покатилась по наклонной…», «и вот так дошел до жизни такой…» и т. д.), где последние формулы, характеризующие включенность респондента в толкнистскую/ролевую субкультуру, выражают одновременно и самоиронию, и очевидное восхищение собой, а также силой захватившего их увлечения.
К концу 1990-х гг. «Властелин колец» становится своего рода «сommon place» неформальной культуры, превращается в своеобразный «неформальный кич»: над книгой и толкинистами иронизируют и подсмеиваются, но не знать этого романа и – что еще важнее – проявлять неосведомленность в рамках «предметного поля» толкинизма – означает
демонстрировать свою отсталость и непросвещенность
Попав в школьную программу, роман Толкина неизбежно должен был разделить судьбу многих литературных произведений, вызывающих читательский негативизм, именно потому, что их «задано читать»: «Для меня эти две самые страшные книжки – „Властелин колец“ и „Война и мир“.
Интервью с самым младшим участником опроса – шестиклассником, на момент проведения исследования, свидетельствует о том, что «Властелин колец», по выражению Толкина, снова «отправлен в детскую». Мой информант говорит о романе и фильме, как о предметах ему хорошо знакомых и уверенно освоенных средой младших подростков, причем, по
ходу беседы, импровизирует, указывая на непосредственное функционирование «Властелина колец» в кругу его сверстников: «Я читал после того, как фильм посмотрел. Читать было захватывающе и интересно. В конце – грустновато: все исчезают, уплывают – отстой какой! Ну да, Сэмчик остается, а Фродо-то… тю-тю! <…> Что касается фильма, я
больше склоняюсь к книге. В фильме все орут безбашенно: „На нас нападают! На нас нападают!“. А в книге благоразумно объясняют: „На нас нападают“. Кто нападает, как нападает, и зачем – и все понятно. <…> А в классе все давно читали. Ой, вот сегодня случай был, как раз по „Властелину колец“. Одна девочка сказала: „Отстой этот ваш «Властелин колец»!“. Все так возмутились! И как дали ей! Нет, девочек, конечно, не обижают, мы ее не обижали, просто возмутились, и как дали все вместе!» (Ю. Л., м., 1995, СПб.).
Став «культовой книгой», бестселлером, лидером кинопроката, книжкой из школьной программы, роман начинает свою причудливую жизнь в пространстве массовой культуры, где с ним происходят различные трансформации – контаминируются сюжеты разных произведений, смешиваются автор и герои, авторство приписывается другим популярным писателям и пр. Многие участники опроса – представители младшего поколения – не читали «Властелина колец», но, тем не менее, могут сообщить те или иные сведения об авторе, книге и ее «культурной роли»: «Ее только ругают. Говорят, что она бессодержательная, плохо написанная, что там нет логических связей… Эта книга сыграла огромную роль для американской культуры. В Америке в двухтысячных годах все просто помешались. Наступило массовое увлечение фантастической литературой, фэнтези…Эта мода, во многом, порождена „Властелином колец“» (Е. Б., ж., 1985, СПб.). «„Гарри Поттер“ – это же продолжение „Властелина колец“… (И. С. – а кто автор?). Не знаю автора… не знаю… Роулинг? Нет… Вертится в голове „Роальд Даль“, но это не он, точно…» (Е. Р., ж., 1984, СПб.).
Растиражированный массовой культурой «Толкин»342 (понимаемый здесь, как единство «автор–книга–субкультура»), похоже, действительно «носится в воздухе» становясь ее неотъемлемым элементом: «То, что книгу так разрекламировали… я тоже к этому настороженно отношусь. Я восприняла ее как массовую литературу, грубо говоря. Поняла,
что это не научная фантастика и решила не тратить время. <…> Книга большого объема, в ней четыре части. Там идет борьба Добра со Злом, тролли, хоббиты, гоблины. Зачем-то они куда-то потопали, там что-то такое надо было достать… По-моему меч….<…> Знакома, главным образом, по КВНовским инсценировкам, где они пародируют… ну, все такое известное. Знаю, что ролевые игры проводятся в этом русле. <…> „Гарри Поттер“ – загон для подростков. А Толкин – для тех, кому под сорок. „Поздно быть иным, когда тебе за сорок“ – чтото такое в „Пять углов“ писали <…> О каком-то дяденьке… мужчине, который куда-то… на какую-то вечеринку пришел в костюме орка или тролля… Я не помню, только этот заголовок в память врезался – „Поздно быть иным…“. В библиотеке (детской), где я работаю, эти книги сейчас343 не очень популярны. „Гарри Поттера“ куда чаще спрашивают…» (М. Г., ж., 1984, СПб.).
То, что сообщают мои информанты, свидетельствует не об их «непросвещенности», а, прежде всего, о том, что с романом «Властелин колец» происходит то же, что и с другими произведениями, которые мы называем хрестоматийными. Даже в результате случайной выборки, ни один из опрошенных респондентов не обнаружил полную неосведомленность – каждый что-то слышал об этой книге и ее авторе, но вот сведения эти уже весьма приблизительны и баснословны. В том, что почтенный профессор Толкин стремительно меняет имена, становясь «Говардом», «Робертом», «Роальдом», «Роландом» и даже почему-то «Хьюзом», а также превращается в хоббита и писательницу Джоан Роулинг, есть чтото напоминающее историю про Пушкина, который, как известно, «сам яблочный, а зад у него сахарный». Не сопоставляя эти имена, рискну предположить, что и роману Толкина на российской почве теперь уготована жизнь хрестоматийного произведения известного самому широкому читателю, но понаслышке: по фильмам, рассказам, школьным урокам, телевизионным передачам, анекдотам из жизни персонажей и автора (где они вполне могут меняться местами), рекламным роликам, игрушкам, сувенирам, картинкам на товарных упаковках и пр., и, в то же время, такого, каждая буква которого тщательно изучена специалистами и прокомментирована. В случае с «Властелином колец» есть еще и третья составляющая – субкультура толкинистов. Сложно предположить, как долго просуществует еще это явление, и какими путями оно будет развиваться – сохранится ли в уже существующем виде, откроет ли для себя какие-то новые горизонты деятельности, или будет без следа ассимилировано другими течениями, и отойдет в область истории, – но пока эта субкультура является жизнеспособной, роман Толкина будет продолжать вести свою странную жизнь – жизнь «главной книги» для сообщества читателей, объединившихся вокруг нее.
http://pushkinskijdom.ru/wp-content/uploads/2020/09/i-vela-ya-zhizn-tsivilnuyu-kak-vdrug-istoriya-prochteniya-romana-dzh-r-r-tolkina-vlastelin-kolets-v-rossii-1970-2000-e-gg.pdf https://pechkin.livejournal.com/1389569.html?mode=reply#add_comment
